Славно, Грин! Ловко ты все уладил... - пронеслось в голове, и я тяжело вздохнул. Я всегда избегал лжи, всегда старался говорить правду, но теперь это было немыслимо, потому что волки просили бы суда для Кассандра, если бы не порвали его на месте. Что мне было до чужого глашатая, если отбросить дипломатию и союз между стаями? Ничего. Я бы и сам просил для него суда у Кайсара, и просил бы наказания смертью. Но Аделина...
Она оставалась моим другом. Если Кассандр пострадает, она пострадает тоже, и может, даже поймет меня, но простит ли?
А прощу ли я?
Мир так перевернулся с ног на голову за последние несколько часов, что мне срочно требовалось что-то надежное, что-то вечное, незыблемое как камень, что-то, что останется со мной навсегда. Просто передохнуть рядом, перевести дыхание, успокоить, остановить мысли, убаюкать боль и усталость в теле.
Но правда была жестокой. Я не просто соврал перед всей своей стаей, всеми волками, псами и полукровками, нет. Я солгал перед сыном и он, приняв слова отца за чистую монету, был вынужден благодарить Кассандра, который этой благодарности не заслужил. Его "спасибо" резануло меня по сердцу словно клыками, а потом Остин перевел на меня взгляд. Рану окатило ледяной водой. Подозрением в его взгляде. И холодом в его словах.
Что же, мой сын был достаточно умен, чтобы распознать ложь и не задавать лишних вопросов. Будет ли он достаточно чутким, чтобы понять меня?
Ты был чутким, Грин... Ничего не просил, кроме доверия и что ты получил? Лучше бы твоим детям не повторить твоих ошибок...
Я ответил Остину взглядом полным боли, не физической - душевной. Я бы не смог вынести обвинений от него. Шаг вперед, быстрый - я зарылся носом в шерсть на его плече, прижался грудью к его груди, вдохнул запах...
Я ведь думал, что никогда его не увижу... Как я мог?
- Ты цел, - пробормотал я ему в ухо, - цел, жив... Я все объясню... Не сейчас, но скоро... Я так рад тебя видеть...
Я отстранился от него. Худой, повзрослевший в этом буране, но еще недостаточно взрослый для того, что скоро случится. Для того, что я должен буду ему сказать. И какую ответственность на него возложить. Все это было тяжело, слишком тяжело.
- Идем, - кивнул я, указав на дальний угол, в который прошел Кассандр, и спустя едва миг, Аделина. Уж чего я точно не мог им позволить, это остаться наедине. Особенно после той ухмылки, которой меня одарил Глашатай. Он считал, что празднует победу... Он не заслужил этой победы, и никогда не узнает, что если бы я не спасал Аделину, я бы уничтожил его.
Я лег на подстилку напротив, чтобы видеть и Остина и Аделину... На Кассандра смотреть не хотелось, но его я видел тоже. Жаль, что еще и слышал: не обратив на мою просьбу замолчать никакого внимания, Кассандр продолжал разглагольствовать, поучая Аделину с видом умудренного жизнью волка, но то, что он нес... Я не выдержав, ухмыльнулся, чуть обнажив клыки, с такой кривой ухмылкой я и выслушал его пламенную речь, громко фыркнув на «потаскать по оврагам». Эхо в пещере было прекрасным, я был уверен, что все услышали этот фырк.
Как романтично...
Глаза слипались, когда я лег боль из резкой, бодрящей, подбавляющей адреналина в кровь, превратилась в какую-то ноющую, плаксивую, требуя отдыха. Сна. Несколько лет сна. А спать было нельзя и в голове разливался натужный звон, усиливающийся с каждой пульсацией сердца. В голове разливался гнев каждый раз, когда я видел, как язык Аделины касается ран Кассандра. Он должен был валяться в сугробе, за все, что он сказал и сделал, растащенный на куски, чтобы не стать добычей нежити, но он лежит на мягкой подстилке, ухмыляется, и мой целитель латает его шкуру!
Что же. Я сам на это согласился. Может, это благородство, а может я просто слабак и больше не достоин вести стаю. Впрочем, второе и так было очевидно.
Наконец, пытка закончилась. Теперь пришла очередь говорить Аделине.
Я видел ее взгляд, обиженный, влажный, когда я сказал, что сам справлюсь со своими ранами. Пусть теперь я уже не был в этом так уверен, но тогда выдержал его своим, спокойным. Мне было жаль, что я ее обидел, сердце буквально выскакивало из груди при мысли об этом, но... Разве она этого не заслужила?
Как тяжело судить друзей... Лучше бы никогда в жизни не было такого мерзкого чувства.
Убаюкивающе пахло травами, мягкий голос успокаивал, утешал, казалось, одним только этим голосом можно срастить любые кости, заштопать без следа любые раны. Я лежал, полуприкрыв глаза, тепло растекалось по телу, но я не мог полностью отдаться этой убаюкивающей волне. Боль, злость и запах Кассандра держали меня в сознании. Однако, легенда, сказка, миф... можно назвать это как угодно - она была прекрасна, и я почти забыл обо всем, что случилось. Забыл, до тех пор, пока Аделина не обратилась напрямую ко мне. С каждым ее словом из моего дыры в моем сердце толчком изливалась кровь, доставляя физическую боль. Она обратилась ко мне со всей любовью, со всем доверием, и я бы так хотел расплатиться с ней тем же... Но не мог. Не мог признать ее правоту, потому что для меня она была не права.
- Аделина... - я едва смог выдавить ее имя. Черт, я бы отдал и все остальные лапы, лишь бы последствия той тайны, что она хранила, не были так ужасны. Будь я простым волком, воином или охотником, я бы простил ее без всяких сомнений, я бы положил все на алтарь ее счастья, но кроме нее в моей стае было еще множество волков, и все они теперь могли пострадать, - Аделина, я бы хотел, чтобы всего этого не случалось никогда... Но я не могу понять, чем провинился перед тобой, когда успел утратить твое доверие? Почему ты скрывалась? - я смотрел в ее глаза, заставлял смотреть, потому что знал, что мои следующие слова принесут ей боль, - неужели, это было так важно? Неужели, я бы выдал вас? А теперь... Посмотри, что случилось, - я указал мордой на свою лапу, - ты хороший целитель, но сможешь ли ты вылечить ее так, чтобы я снова ходил прямо на всех четырех? Нет, Аделина, не сможешь, я видел такие раны раньше. Я останусь хромым. Хромой вожак - слабый вожак, слабый вожак - слабая стая, слабая стая - мертвая стая, Аделина... - я кивнул на Кассандра, - ты или вот он скажете: случайность, он уже говорил, что во всей этой истории я случайность. Но эта случайность произошла потому, что ты хранила свою тайну. Эта тайна могла бы касаться нас троих. Теперь она коснется каждого волка в стае... И я бы принял вину на себя, если бы хоть раз оскорбил тебя недоверием, но разве так было?
Теперь я уже смотрел не отрываясь на Кассандра, потому что следующие мои слова были обращены к нему:
- Ты напал на меня. Оскорбил мою стаю, обвинил волчицу, Ракшу, в возможном предательстве. А между тем Ракша и каждый мой волк, пес или полукровка стоят десяти таких как ты, Кассандр. Они прошли такой путь, который ты не прошел бы никогда. Ты, всегда евший досыта, спящий на мягкой подстилке в теплой норе... Они пришли сюда, потому что захотели стать чем-то большим, для каждого из них стая - это не только еда и кров, но лекарь одиночества. Только здесь они могут довериться кому-то, кроме себя, только здесь могут перестать ждать подвоха со спины. И они готовы защищать это до конца - вот, что такое моя стая, - я говорил спокойно и тихо, но в голосе нарастала мощь. Сила, которая еще только осталась в моем теле, - а что такое твоя любовь? Таскать волчицу по укромным оврагам - да ты оскорбляешь ее одними этими словами! Но, это все лирика, а теперь я буду говорить на языке, ясном тебе, глашатай, - я посмотрел на Остина ради короткой передышки, чтобы поддержать себя, и после вернулся к волку, - есть закон. Ты пришел на мои земли, бросил мне вызов и искалечил меня. Ты вмешался в дела нашей стаи, не только тем, что заступился за Аделину, но и тем, что ослабил ее вожака. Это диверсия, Кассандр, а ведь мы союзники... Как мне теперь удержать союз и не уронить чести стаи и своей собственной, как вожака?
Я обвел всех взглядом, дольше всего задержался на сыне.
- Постой, Кассандр. Я хочу услышать всех. Аделину, которая хранила тайну, тебя, напавшего на меня, Остина, который мой сын и имеет право голоса, как мой наследник.
Ну же?
