Имя: Аконит. В прошлом — Скатах, Скади.
Вид: волк со слабой примесью собачьих кровей.
Пол, возраст: сука, 5 лет (на момент смерти).
Стая, должность: нежить, убийца.

Особенности внешности: худосочная волчица на лёгких движениях. Некрупная, но долговязая — не переплюнет стандартного самца своего вида, но упорно выбьется из числа своих безымянных состайниц почти на полголовы. В вопросах вынужденных и запланированных столкновений полагается преимущественно на вёрткость своего тела, вторично — на собственную выносливость.
Даже в прошлом красивой она никогда не слыла.
Цвет её шкуры узнаётся пусть и сразу, но подобно прочей нежити, Аконит «оделась в смерть». В прошлом светло-серая шерсть слиплась от крови на боках, почти сошла в районе груди. И при жизни тощеватая шкура нынче совсем истрёпана, усыпана чёрными от кристаллов крови, всегда кровоточащими царапинами, которых особенно много в районе побитых лап.
К общему цвету примешивается ярко-белый в районе холки, основания шеи, а также на скате спины, в месте, где под кожей лежат крестцовые позвонки.
Её знаменитая особенность, которая ничуть не смущает соню — зияющая в брюхе огромная дыра от рваного ранения. За хозяйкой часто волочатся витки тонкого кишечника, да и терять собственные органы ей более чем свойственно. Изнутри Аконит почти полая.
На происходящее смотрит своими навечно затухшими янтарными глазами без тени сознания в мутных склерах, приобретшими лёгкий карий оттенок в ходе её пос(т)мертной жизни.

Основные черты характера: как и любая нежить, Аконит не проявляет каких-либо личностных качеств, находясь в отдалении от своих мёртвых собратьев. Но в те моменты, когда количество особей в одном месте резко возрастает, начинает восстанавливаться утраченная личность самки. Возможно, так влияет скопище трупов, но она начинает чувствовать себя целеустремленной, властной, самовлюбленной. При жизни она чувствовала, что знает своё дело лучше, чем другие, часто заискивала перед вышестоящими, гнобила тех, с кем стояла на одной должности, считая себя выше них. После смерти вся личность испарилась, будто её и не было, но отдельные качества в некоторых ситуациях отдалённо напоминают о себе время от времени. Порой это происходит так, что нежить не понимает себя, тем самым моментально глушит частички личности, не дав им толком проявиться. Чувства и эмоции очень ослаблены у самки и проявляются далеко не всегда, но имеют место быть в отдельных ситуациях. С виду она напоминает полусонную, блуждающую, вымотанную зомби. Но это не так. Конечно, у неё есть дурная привычка "дремать" на ходу или делать вид, будто спит. Она вслушивается в пустотный гул, который сквозняком завывает в её голове, таким образом наполовину отключаясь от этого мира.

Ключевые моменты в биографии:

— родилась в стае Призрачных Следов; была последней выжившей в немногочисленном помёте некой безымянной и полуслепой приблуды, которую голод и тяготы затяжной зимы принесли к границам стаи со стороны южного берега Великой Реки. Выводок за первый месяц поредел почти на четверть — слабое тело матерой волчицы дало худые ростки.
В конце первого месяца их осталось двое — замухрышка Скатах и её младший братишка.

— мать как бы осела в лагере, создавала видимость бесконечной благодарности и никогда не брала больше положенного; она много молчала, не проявляла теплоты по отношению к своему выводку, ссылаясь на почти старческую усталость.
С явным скрипением зубов застарелая одиночка допускала новые знакомства и всегда держалась особняком, гордо несла свою дурную голову. Её дети следовали материнскому примеру и подрожали своей родительнице почти любовно, насмешливо и живо, а оттого отношения с ровесниками никак не ладились: всякая игра перерастала в ссору, но не всякая ссора оканчивалась примирением обеих сторон.
Все хорошо играли распределённые те роли, которые впоследствии грязью вросли в их шкуры.

— к моменту, когда дети переучились питаться мясом, волчица попробовала себя в новой воинской должности, но скоро сгинула без предупреждения, растворилась в свечении горизонта, сбросив своё потомство как ношу, всё это время тяготившую её.
Волчата были предоставлены сами себе и росли дикой рожью, чьи семена были брошены на каменистую землю. Для Скатах исчезновение матери стало сильным ударом — она невольно подменила собственные воспоминания на те сочные фантазии, которые охапками выносила от старейшин и местных сказителей — грандиозная смерть главного героя безупречно шла каждой истории, и её выдумка не стала исключением. Прочая же истина воспринималась Скатах в штыки: она сломалась, пропиталась желчью и отчаянно бросалась на ровесников, смевших попирать её единственно верную правду.
Тогда она и брат стали отщепенцами и окончательно вышли за пределы дружного социального круга молодых состайников, как его «дефектные» и «полоумные» неисправные шестерёнки.
Юнцы смеялись, перманентно подвергая «заслуженно брошенных» отпрысков травле, которую было принято называть обидной «шуткой» в кругах испытанных жизнью полукровных воинов и охотников.

— в ученичестве, когда волчата начали познавать воинское и охотничье ремесло, ситуация ухудшилась и разрослась. Скатах пережила эту пору, как любой организм, находящийся в условиях неблагоприятных: она освоилась, но зачерствела и в итоге обратилась в ту скептичную и язвительную особу, которой слыла до самой смерти. Плакаться ей было практически некуда от рождения, а потому пришлось утирать слёзы молча, научиться глубоко дышать, глотать неприятные слова как горькие травы — она это умела. Перманентное соперничество и пренебрежение воспитало в Скатах знаменитую суку: волчица обросла колючей щетиной, составившей львиную долю её взрослого «я».
А в ту пору было много «я»: она не боялась идти по головам, дабы выбиться в число лучших, и играла всегда грязно, оставляя позади себя всех тех, кто не мог обойтись без пыльных догм. Отношения с братом охладели сами по себе, чувства постепенно переросли в обоюдную неприязнь — братишка досаждал ей нравоучениями, душил своей стойкой консервативностью.
Подводя итоги, если до этого она числилась просто странной замухрышкой, которую было приятно попинать заносчивым переяркам, то созрела она в исключительно мерзостную особу с раздутым самомнением и непомерными амбициями, с которой, к слову говоря, ещё и приходилось считаться.
Впрочем, именно её исключительно потребительское поведение мешало Скатах пробиться в правящие верхи, однако она много вёсен посвятила службе стаи из собственных эгоистичных соображений.

— понесла в подоле за год до официальной «смерти» от такого же заносчивого ублюдка, с которым безуспешно играла в отношения. Она была столь увлечена идеей «карьерного роста», что скрыла своё положение от стайного целителя. Такая оплошность окончилась для её первого и последнего приплода смертью: в напряжении тренировочного боя волчицу накрыли первые потуги, помёт появился многим раньше положенного срока и был нежизнеспособен.
Про себя она шептала, что «это было послание свыше»: так удачно сложились карты в её руках.
Она быстро восстановилась и до последнего дня несла службу стае.

— погибла на границах и обратилась нежитью, как и немногие другие до неё. Она была в числе первых, попавших на клыки к бездушным трупам.
Замученная душа погрузилась в беспробудны сон, заперлась в костной клети и освободила голову от дурных мыслей.

Имеющиеся связи с другими персонажами: Скемейз — её убийца и предмет недюжинного интереса, который проявляется в весьма сдержанном для трупа порядке.

Пробный пост:

Её оглушил собственный голос — она открыла глаза и позвала кого-то по имени, тут же слизав ощущение сладости жёгшееся парами формалина с бледных губ. В неё проснулось что-то, осело хлористым осадком аргентума на костях грудной клетки. Чувство жалило её изнутри, присутствие — совсем не тёплое, но глубокое и холодное — было очевидным: молчаливые собратья встали вкруг неё кругом, и Аконит сощурилась, потянулась вниз, инстинктивно прикрывая тощую, голубую шею. Горячее чувство прилило к её скулам, она ожила и уже была готова к нападению, словно в ещё целых полостях её тела искра зажгла метановое дыхание смерти.

Она рычала глухим, но девичьим рыком, словно её голос затерялся где-то внутри и был выжран желудочной желчью. Тот звук она проглотила, сморгнула, как будто только очнулась от тяжёлого сна без сновидений. Что-то колыхнулось в растерзанном желудке, поднялось выше и скользнуло в полое сердце. Вверх по изношенному проводу аорты. Старое «я» открыло те мутные глаза, которыми не умело видеть; вокруг стояли попранные смертью, но Аконит чувствовала что-то неясное подле себя, и оно было живо, щерилось и раздражало, раздражало, раздражало… Она подалась в бок, клацнула зубами, пройдясь щекой по чужой вымоченной в крови шкуре. Через затянутое мгновение Аконит выпрямилась и покачала головой.

— Урод, — почему она шепнула именно это слово? Оно заскрежетало на зубах и вынудило поднять пустой взгляд и осмотреть их — новых, равнодушных к ней «названных братьев» без имени и лица. Они обыденно состояли из звуков, из зловонной плоти цвета металлической пудры, из каких-то неровных обрывков мутных воспоминаний. Они никогда не были отдельны друг от друга. Мёртвая смотрела на них, чувствовала это вкусное ощущение, которое булькало в груди, когда Аконит имитировала глубокие вздохи — ей было покойно, будто она уже была в могиле. И ничего не приходило в её голову: не тревожили мысли, непрошеные эмоции. Всего было в меру.

И бывали «приходы» былой личины. Внезапные и взрывчатые. Ненавидящие и любящие, обжигающие полые тела рёбер. Лишь тогда мир становился кошмарно незнакомым и отвратительным — благо, что душная эмоция никогда не была продолжительной и всегда легко стиралась из памяти.

Что-то спросило её живым и свежим голосом, напоминающим мартовский ветер, приносящий запах молока и рождения новой жизни из обжитого волчьего логова: «Неужели, меня подводят мои глаза?» Волчица закачалась на ногах, в которых не ощущала более силы — она была неисчерпаема. Села, будто её ударили по голове чем-то тяжёлым и её рассудок, восприятие помутились и растрескались.

Аконит видела — видела, наверное, яснее чем при жизни. Её научили зреть в корень, видеть суть и вонзать зубы во всё обжигающе живое и сопрягаемое лишь с внезапными приступами тошноты, сокращающими стенки тканного горла, когда она изрыгала сгустки вишнёвой крови.

Новые глаза глубоко сидели в иссушенных глазницах, и она не хотела с ними расставаться. Аконит радовалась темноте и созерцала себя будто бы со стороны: ей нравилось, то что она видела. В это самое мгновение она до безумия любила себя; сплавилось горячее сильное «я» с выжатой до сухих костей оболочкой. Когда-то столь пугающая и неведомая, но именно смерть одела её в грязные тона — мёртвая была на «ты» с её сигнальным дыханием и с удовольствием разносила её призрачный, голубоватый свет.