Холодно. Она чувствует, как высвобождаются её полые лёгкие и ложатся на розоватые рёбра. Она больше не дышит, да, но она и не видит — но пробуждённая не ощущает страха. Чувства будто смотались: они были выбелены до самого донца, слеплены между собой концами обесцвеченных шерстяных ниток. Аконит чувствовала, как отступает кипящая желчь, как расслабляются и тут же провисают тугие связки: точно знала — она была чем-то обеспокоена прежде, но жизнь отступила, освободив её череп от беспокойства, голова была туманной. Волчица была заточена в сон без сновидений.

Под лапами лежал пружинистый торф, стоял стылый, гнилистый запах ельника и грибов. Трупный дух разлагающегося мяса заполнил её нос, и она сдерживала слабые рвотные позывы.

На языке песчинками затерялось её имя: она пыталась сказать что-то вслух, что-то на «с» — а в ответ тянулось одно только присвистывающее шипение. Слова были новыми. Но они не были сложными. Отчего-то ей было покойно, и Аконит не сопротивлялась, а лишь послушно следовала за мутной тенью своего убийцы, который в некоторый момент остановился, отступил и пропустил приблуду вперёд.

Она шептала что-то на том безмолвном, булькающем звуке, который шёл из обнажённого гнезда переплетённых внутренностей, сочившихся густой и твердеющей кровью. Постепенно звуки уплотнялись, обретали значение и разрастались вкруг пробуждённой паутинной сетью. Аконит была погружена в воду, в раствор формальдегида. Вокруг неё зашевелилось море. Шерсть, обнажённые кости и лоскуты мышц — мир обрастал цветом, покрывался толстой коркой и проявлялся в красном свете лампы. Аконит стояла посреди тех, кого впору было назвать «своими»: тех изуродованных, опустошённых, которых прежде даже могла знать лично… Захотелось вспомнить их имена и лица, а память ни к чёрту!

В тот момент жизнь в ней колыхнулась. Это ощущение было скользким и холодным, напоминало жестяную чешую речной рыбы, которая была заперта внутри. Она подняла глаза: в некотором почтительном отдалении от Аконит стояла безымянная волчица, в шерсти которой распустились цветы могильника — лепестки покрылись плёнкой капель росы и казались каменными, выточенными из молочного нефрита, подсвеченными изнутри. Её запах щекотал ноздри, он был слабым и холодным, смешивался с густым паром холодного тумана. Волчица была лесным зверем, загадочным ваянием хрупких рук и духом, который пришёл со стороны болот и невзначай пересёк исхоженную охотничью тропу... Знаком доброй охоты. Аконит склонила пред ней голову и подала свой слабый, изломленный голос:

— Приветствую, госпожа… — такое обращение казалось ей уместным. Она нежно и гладко коснулась своим взглядом её смольной шерсти; Аконит была очарована самой смертью.

Голос волчицы звучит почти непривычно: он кажется слишком знакомым, спорит с атмосферой и медленно тянется на струнах напряжённых голосовых связок. Сочится холодным медовым соком и вливается в чужие такие же холодные уста. Такой голос обладал достаточной силой — он поднимал с колен. Он дышал сам по себе.

Когда же говорила Аконит, в её горле дробились камни, она разжёвывала и слизывала с губ серую пыль. Волчица провела склизким языком по иссушенным губам, сглатывая густой привкус крови. Аконит и прочих новопосвящённых встретили мягко: учтивым и сдержанным приветствием, который качнула внезапная теплота мягким внутренним воздействием. То было чувство, которое ввергло в бездну и разоружило её, оставив наедине с собственными ощущениями. Аконит склонила голову, когда её попросили назваться пред новой семьей, и закрыла мутные глаза.

«Аконит», — сказал глубокий и далёкий голос.

— А…аконит, — повторила ты чуть громче, поднимая из вороха пустотелых мыслей одну, новую. Гул прекратился, и ты была свободна. Так казалось. Чувства обманывали как датчики, сведённые с ума концентрированным потоком электромагнитного излучения, и ты не верила ничему — только рождённому в глубине мыслей голосу.

Во тьме к тебе обратился он. Тот, кого Аконит назовёт не другом, но отцом, пастухом рода ей подобных — это ощущение имело имя, оно загадочно улыбалось и тасовало карты, приглашая к своей игре, опустив, казалось бы, необходимые объяснения и отложив на потом пыльные догмы. Аконит была уверена — эта партия стоила своих свеч. Видение рассеивалось: пахло жжёным цветом вереска, пригорелым сахаром. Она была центром этого момента.

«Слушай её. Слушай меня и не сходи с тропы, которая положена пред тобой», — Аконит распахнула янтарь своих кипучих глаз. Искра удивления вспыхнула в золоте её дымных склер.

Нечто новое влилось в её жилы, сгустило кровь: оно было безусловно мёртвым, питало её тело и упорядочило мутный хаос в голове одной только мыслью, легчайшим и божественным воздействием извне. Безымянная волчица осматривала её оценивающе, опуская свои комментарии, на которые Аконит почти не реагировала: она следила за цветущей внимательным и неожиданно ясным для мёртвых очей взглядом. В глубине полой груди ей было лестно и сладко, и пробуждённая радовалась тому, что некто столь очаровательный и… важный оценил её по достоинству.

Та волчица смотрела сквозь бренное тело своим мутным глазом: она держалась на учтивом расстоянии, аккуратно и осторожно плыла сквозь перья папоротника, обходя вкруг свою новую ежели не просто подопечную, но падчерицу — приёмную дочь и частицу ровно работающего механизма.

Вопрос, который следовал после короткой паузы, требовал незамедлительного ответа. Аконит не думала. Она говорила то, что чувствовала: всё, всплывающее на поверхность её ясного и чистого разума зомби.

— Я хочу следовать вам, моя госпожа, я хочу, — капля жизни тронула зеркальную гладь покойного озера, вспыхнуло воспоминание и подожгло её шкуру: Аконит живо щерила клыки, топорща жидкий загривок в липких разводах крови. Каждое слово давалось ей с великим трудом и терзало горло, — я хочу доказать… Свою значимость и взвесить цену жизни тех… Кто однажды попирал моё тело. Голос в моей голове силён, но далёк… Но я желаю следовать за ним. В нём истина.

Отредактировано Aconite (04.11.2019 11:33:14)