Начало игры.
^{____________________}

В противовес тонкой, гибкой фигуре светлой волчицы, которая ступала по снегу осторожно, едва касаясь лапами, почти не утопая в нём — Бурелом шёл грузно и деревянно. Переставляя лапы будто бы нехотя, он брёл впереди и иногда украдкой глядел через плечо, как там Анаис, и не нужно ли её обождать: воздух вокруг неё искрился недовольством, которое тяжёлым шлейфом тянулось за ней от самого лагеря, и она шла позади, чуть отставая, словно бы что-то её беспокоило.

Бурелом покорно предполагал, что дело было в нём. Так случалось часто. Бесстрастная и лаконичная, Анаис всегда держалась величественно, и сложно было упрекнуть её в брезгливости или угрюмости, которую она, должно быть, очень умело прятала. Но чуткий волчий нос обмануть было сложно: Бурелом всегда чуял в её мягком, бархатном запахе кислую досаду, которая всё портила. Досаду, а ещё — немного негодования, которое буквально ощущалось, как что-то, до чего можно дотронуться.
Бурелом не обижался. Подобным отношением его было не задеть: Анаис просто не могла принять его собачью подноготную, но в целом всё равно относилась к нему, как к любому другому члену их стаи. Просто, может, чуть более деликатно и уклончиво. Её можно было понять, и Бурелом, конечно, понимал, поэтому просто улыбался в ответ мягко и вкрадчиво, стараясь не усугублять ситуацию. Ему совсем не хотелось, чтобы Анаис воротила от него нос, поэтому он делал всё возможное, чтобы не раздражать её больше нужного, и надеялся, что она заметит его старания.

Когда он нашёл её после бури, покинутую, взрезанную отчуждением, запутавшуюся и не желавшую его видеть, самым сложным для него было не напирать. Тогда он был бесконечно счастлив, наконец увидев её живой, и всё, что хотелось ему в тот момент — это быть нужным ей. Помочь, отвести, отогреть. Он засыпал Анаис вопросами, оглядывал, ощупывал носом, тихонько скулил — неуёмно беспокоился о ней, тем самым, должно быть, подстёгивая в ней желание поскорее вернуться домой. Она была такой же, как и всегда, и Бурелом, с трудом отвергая свои сомнения, всё же был рад, что хотя бы с ней всё было хорошо.

И сейчас она тоже была сама собой. Упёртой, самодостаточной и ответственной, чуточку отстранённой, молчаливой. Так они шли всю дорогу: Бурелом шагал первым, продираясь сквозь высокий снежный наст, а Анаис следовала за ним, словно собственная тень.
Потом вышли к реке.

Здесь было холоднее, чем в подлеске, и даже Бурелом ощутил это, недовольно поведя плечами. В своей раскидистой шкуре он редко чувствовал мороз, но Анаис, бредшая рядом с ним, одним своим присутствием заставляла его быть более... осознанным? И участливым. Если бы Анаис позволила, он с удовольствием пошёл бы вплотную к ней, чтобы греть её впалые бока своей жёсткой шерстью. Но она, конечно, не позволяла, держась чуть в стороне. Бурелом не настаивал.

— Всё равно нужно проверить, — на замечание о том, что здесь они никого не найдут, он отвечал спокойно, чуть прижимая уши к голове, будто не желая, чтобы его тон звучал в приказной манере.

В голове Анаис роились какие-то мысли, которые ей были будто бы неприятны, и Бурелом чувствовал это, когда бросал в её сторону очередной проверяющий взгляд. Сам же он был спокоен. Всё, что могло бы его напрячь, осталось позади, и теперь основной их проблемой был голод, а целью — хотя бы какая-то дичь. В лесу они не словили ни единого запаха, а здесь, у реки, надежды найти что-нибудь угасали ещё быстрее.
Проводив ушедшую по течению реки Анаис взглядом, Бурелом опустил голову вниз и побрёл в сторону от воды, силясь уловить хоть какой-нибудь, пусть даже старый, ослабший на морозе след. Теперь они брели так, каждый в своих мыслях, сосредоточенные на том, чтобы найти хоть что-то. Здесь пахло ледяной водой, промёрзшими комьями земли, которые прибивало к берегу со дна, гладкостью обточенных в реке камней.

Здесь не было дичи.

Бурелом недовольно всхрапнул и тряхнул головой на манер увлёкшегося пса. Поймал взглядом Анаис. Насторожился. Она была напряжена, как тонкая ветвь, вот-вот готовая надломиться под тяжестью снега; в её глазах, сверкнувших при ответном взгляде, Бурелом увидел неподдельную злость.

– Ты чувствуешь? – её голос дрожал, готовый вот-вот сорваться в угрожающий рык. Бурелом подошёл вплотную и жадно втянул носом воздух рядом с ней, мгновенно теряя всю свою обычную придурковатость. 

– Да, – коротко ответил он и ощетинил шерсть. Этот запах был ему омерзительно знаком. Чёрные губы в недовольстве дрогнули, но сомкнулись обратно: рано. – Идём, – сказал Бурелом решительно и веско, расправив плечи.

Собачья дурость враз в нём отключилась, покорно уступив место волчьей злобе: коротко встряхнувшись всем телом и глухо заурчав, он первым пошёл по следу, алчно раздувая ноздри в глубоких глотках, чтобы не потерять нить.

Отредактировано Бурелом (18.01.2020 01:43:45)

Дыхание было безнадёжно сбито. Сердце стучало в неистовом темпе, обещая вскоре сломать рёбра. В ушах звон смешался с завыванием ветра на открытом пространстве возле реки. Нёбо промёрзло и ныло от вдыхаемого ледяного воздуха. Ещё секунду назад ему казалось, что каким-нибудь чудом он сможет выцарапать свою жизнь из лап ЭТОГО, но сейчас волк был уверен, что он умрёт. Глаза были плотно зажмурены, но нос, даже обмороженный, всё ещё чувствовал этот противный до тошноты запах существа. К сожалению даже если закрыть глаза оно не исчезнет как страшный сон. Он будет здесь и Горошек не может ничего с этим сделать. Он чувствует присутствие этого монстра и уже прощается с жизнью.
" И угораздило же...  Впервые решился научиться быть полезным..." - Впервые ему так мучительно хотелось жить. В голове мелькали воспоминания, как он несколько дней взволнованно метался с одной стороны поляны на другую, пытаясь найти в себе смелость решиться на новый шаг. Вспоминал как билось сердце утром, когда он должен был в последний раз выйти из своей пещеры, и как улыбался представляя, как пусть не без труда, станет нужным.
Но внезапно из снега выросла преграда. Рыжим изломанным комом меха и костей мертвец вырвался из под снега, преграждая путь Горошку. Несчастный одиночка оцепенел от страха. Громадная глыба облитая кровью выросла чуть-ли из неоткуда. В ней с трудом узнавались черты волка, и осознание что ЭТО было волком повергало в ужас ещё больше. Шерсть на загривке встала дыбом, а хвост поджался. Зрачки расширились, оставив только тонкую полоску радужки: "Что, ради духов, надо было сделать, чтобы живое существо обратилось в это!? С таким... с таким же... не живут!" Одиночка стоял подобно каменному изваянию, уставившись на существо похожее на чудовище из ночного кошмара. Даже полностью не осознав своих действий,сделав один шаг назад, волк прыжком развернувшись, сорвался на бег. Но манёвр не удался. Передние лапы скользнули на льду и одиночка упал спиной к врагу, буквально в его лапы. Это было очевидное поражение. Нежить уже навис над ним и видимо собирался закончить всё одним прыжком.
Всё тело потяжелело, словно заранее принимая свою судьбу. В голове было совершенно пусто.Глаза всё ещё были закрытыми, и всё что чувствовал волк, так это то что по нему бесцеремонно топтались. Так же бесцеремонно как многие топчут землю.Прямо над собой Горошек услышал рявканье. Неужели он вот так вот закончит? "Нет..."- еле слышно пролепетал одиночка:" - Я так не хочу. Не хочу такой конец!" - Заставив открыть себя глаза он увидел нависшую над ним изуродованную морду.Пока я ещё жив я буду бороться... Ведь нет ничего ценнее жизни! Нечто некогда бывшее волком повторяло странные движения своей головой, а потом внезапно бросилось на скалу.Одиночка решил не смотреть что там нашло на это существо, а выбрал вариант попытаться сбежать,но только он двинул своей лапой, как рыжая туша вновь прибежала к нему. Сердце пропустило удар и волк замер даже не привстав. Он напряжённо уставился на оппонента. Смотреть на него было очень сложно, от одного его вида по телу раскатывалась сильнейшая боль, но такой роскоши как возможность отвернуться он не имел. И вот мертвец снова отбежал и столкнулся со скалой в этот раз оставив на ней бурый ошмёток кожи,медленно сползавший вниз. Горошек предпочёл туда вовсе не смотреть, только вздрагивал и сжимался каждый раз в момент столкновения туши с камнем.В голове отчётливо слышался треск и без того измученных костей.
С этим существом всё было координально не так. Начиная с вида заканчивая поведением. К горлу подступил неприятный ком. Одиночка чувствовал жалость к этому несчастному, но даже с этой жалостью было что-то не так.Она была какой-то тяжёлой и... негативной?" И что я должен делать? Как поступить?" - он задавался вопросом снова и снова. Ему говорили что это безжалостные существа.Что они заслуживают только смерти,но так ли это? Сейчас волку казалось что единственная жертва здесь- сам мертвец. Несчастное существо без сознания, без счастья, без отдыха. Не имеющее право даже на упокой души.Движимое неизвестно чем.Но одновременно существо настолько цеплявшееся за жизнь, что смогло изуродовать смерть. К этом у существу можно было почувствовать жалость, но никак не сострадание, и это жестоко разбивало все морали волка.Некогда уверенный,что помочь можно всем, он смотрел в снег и трясся. Неужели слова сестры были правдой? Неужели кому-то поможет только... смерть? Слишком много мыслей. Слишком мало знаний. Слишком много опасений.И так мало времени...
-Прости меня, если сможешь... - Произнёс волк подняв взгляд на нависшую над ним морду. В этом взгляде чувствовалась боль и неуверенность. В следующую секунду он резко и сильно ударил волка в грудную клетку, опрокидывая  его позвоночником о ледяной пласт.Почему же я так уверен что ты не заслуживаешь к себе такого обращения?

Её потрясывает немного от осознания того, что это самая настоящая нежить – реальная, «живая» – и на их территории из всех возможных мест. Как она пробралась сюда, когда проскользнула? Анаис невольно сжимает челюсти, злобно, пылая от очередной несправедливости. Многих её собратьев, её друзей замело снегом навсегда в эту проклятую пургу, и они остались там, похороненные под высокими сугробами. Она бы столько отдала, чтобы вернулся хотя бы один из них, чтобы этот обнаруженный ею запах принадлежал живому, знакомому волку… но вместо этого они идут навстречу нежити, попавшейся им только чудом. В такой опасной близости к лагерю, прямо под носом, словно назло, словно насмехаясь над теми, кто посмел выжить после бурана. Словно теперь это больше не их царство.
Иррациональный, жгучий укол вины где-то внутри, в душе: она патрульная, она не уследила. Хотя в такой-то смуте, когда от былой многочисленной стаи осталась лишь жалкая горстка волков, тонким слоем размазанная по тысяче и одной обязанности… и всё же. Её и не её вина одновременно. Разум говорит одно, чувства – другое. Анаис ёжится и отбрасывает раздирающие её противоречия, вместо этого сосредотачивая свою усталую, исступленную злобу на приближающемся враге.
Едва только она перенаправляет кипящую негативом энергию в нужное русло, как все остальные терзавшие её проблемы самоустраняются, отходя на задний план. Второстепенной, если не больше, совершенно неважной ей ныне кажется такая мелочь, как больная лапа, и Анаис бездумно наступает ею на землю твёрдо, без жалости к себе. Она скашивает взгляд на чёткий профиль Бурелома, настолько крупного по отношению к ней, что с его стороны он закрывает ей абсолютно весь обзор. Как ни странно, сейчас, в его тени, она чувствует себя… защищённой. В безопасности. Конечно, Анаис чувствует себя маленькой, но ни в коей мере не беспомощной – ведь вдобавок к её способностям у неё есть поддержка, с которой остальным сложно не считаться. И теперь, когда они слаженно следуют единой цели, происхождение Бурелома её волнует мало, совсем не нарушает ощущение родства и сплочённости, разгорающееся особенно ярко лишь в наступающем мраке невзгод.

Когда они преодолевают наконец предел видимости, Анаис захлёстывает собственная буря разнящихся эмоций. Она впивается в два силуэта взглядом неистово, высматривает так, что от напряжения у неё вот-вот заболят, заноют глаза. Первым умирает червячок сомнения, медленно, но верно прогрызавший себе внутри путь, отчего у неё всё холодело и стыло в желудке. В неправильной, надтреснутой фигуре нежити нет ничего знакомого, не проскальзывает ни намёка на какого-нибудь бывшего волка Призрачных Следов. Столкнув камень с души, Анаис облегчённо выдыхает, даже не желая думать, какой компрометации могла бы подвергнуться здравость её рассудка в обратном случае. Гибель окончательна и понятна: она подразумевает тоску, траур, боль утраты и смирение, но это… Как можно пережить нечто подобное? И, устрашившись, Анаис начинает разглядывать пока ещё живого волка. Здесь отдающая горечью досада пощипывает ей глаза, и она смаргивает разочарованно влагу, теряя надежду найти выжившего сородича. Второй умирает её вера в светлое будущее.
Разворачивающийся перед двумя волками вид походит по суждению Анаис больше на нечто столь странное, сюрреалистическое, что может происходить разве что только во сне. Впрочем, вот они, в самой что ни на есть реальности: на заледеневшей земле стоят их холодные лапы, сверху их порошит падающим снегом, норовящим попасть в глаза и нос, а тусклая луна предательски подкрашивает их очертания. И в реальности же мертвяк, пытающийся прикончить лежащего под ним волка, раз за разом безуспешно целится в противоположную сторону и бьётся и без того уже сломанной мордой о камень. Чувствуя замешательство, Анаис с нахмуренными непонимающе бровями осмеливается взглянуть на Бурелома, только чтобы увидеть в нём неумолимую, окончательную уже решительность, с которой он подбирается в готовности действовать. Это придаёт ей уверенности.
Когда она хочет наконец сказать что-то, рискуя разбить на множество осколков выстраивающуюся мизансцену, мир поспешно грубо затыкает ей пасть, и у Анаис перехватывает дыхание вместе с рвущимися наружу словами. Она сглатывает своё намерение, и в этот момент всё стремительно приходит в движение: сначала волк живой решает взять верх над волком мёртвым, мощным ударом сбивая его с себя на землю. И тут же, не мешкая, как по команде с места в карьер срывается Бурелом. От неожиданности и испуга Анаис, отпрянув, рыкает необычно утробно, но звук тонет, мешаясь в какофонии других, более громких. Омерзительно, надсадно визжит нежить, когда на неё ястребом падает внезапный новый противник. Устрашающе рычит Бурелом, зубами прижимая её за загривок к земле. Прижав уши, Анаис встряхивается и подбегает торопливо к несостоявшейся жертве, осматривает быстро на наличие ранений. Спутанная шерсть выпачкана, но, насколько она может судить, не кровью.
– Цел? Можешь встать, идти? – гаркает она, чтобы перекрыть шум. Она бы и не прочь добавить в голос чуть больше нежности и участливости, но для этого малость не те обстоятельства. Вместо этого, улучив момент, Анаис проходится носом по испуганному волку – вроде как и в попытке успокоить, но и не поймав при этом ни один из характерных запахов стай. Одиночка? Значит, придётся тащить в стаю, отпускать его нельзя. Повернувшись к нежити, она поджимает губы недовольно. – Ну и что с этим делать?.. – больше сама себе, под нос глухим бурчанием. Мысль о том, чтобы вонзить в гниющую плоть зубы, не приносит ничего, кроме накатывающих волн рвотных позывов.
Она кривится.
Зажмуривает глаза крепко.
И, собравшись с силами, начинает грязную работу, стараясь по возможности своим телом закрывать спасённому волку обзор.

Разлагающееся мясо отвратительно мягкое под её зубами и расходится с вызывающим мурашки мокрым звуком, отчего ей хочется сунуть морду в воду, смыть всю грязь и тошнотный вкус. Анаис трясёт и мутит, но дело должно быть сделано, и они вместе с Буреломом рвут нежить на куски, так, чтобы она не смогла уже никогда больше подняться или тем более кому-то навредить. У неё предательски дрожат ноги, она задыхается почти слышно, в голос, едва удерживаясь от отчаянного подвывания. Заканчивается всё резко, словно по щелчку пальцев: вот мертвяк был, а вот его уже нет. Есть только Бурелом, выпускающий его растерзанную глотку.
Анаис, вымазанная в чёрной крови, с налипшими ошмётками плоти, отходит на негнущихся ногах подальше и падает, когда они вдруг отказывают. Голова идёт кругом, не давая сфокусировать взгляд. Она откашливается, отхаркивается, плюётся. Ловит ртом воздух. Пытается вытереть морду лапами, потом о снег. Хватает зубами снег чистый, глотает, не дожидаясь, пока он растает на языке. Расползающийся внутри холод приятно отрезвляет, возвращает в чувства. Наконец она находит в себе силы на то, чтобы встать и даже кивнуть Бурелому.
– Пойдём, – она так надеется, что проскакивающая предательски дрожь в голосе не заметна им. Что, даже если заметна, они промолчат понимающе и не удостоят произошедшее ни единым словом. – Нужно… отвести тебя к целителю. Для начала, – она останавливает до сих пор мутный немного взгляд на одиночке, смотрит на него несколько долгих секунд и поворачивается к лесной кромке. – Одному больше не безопасно. Ещё больше, чем обычно, – когда их процессия потихоньку стартует, Анаис всё-таки сдаётся и прижимается к Бурелому. Она чувствует его пушистую шерсть и перекатывающиеся мышцы, его дыхание и сердцебиение. Его тепло. И ей лучше. – Как тебя зовут? – с неожиданно взявшейся в голосе мягкостью успевает она спросить у одиночки, прежде чем за ними смыкается плотный ряд деревьев.

→ Пещера травника