С отвратительным хлюпаньем мокрая слякоть чавкает у неё под ногами, цепляется к светлой шерсти бурыми разводами. Невольно Анаис брезгливо морщится, и ей хочется отряхнуть каждую лапу по очереди, чтобы избавиться от грязи, забивающейся между пальцев, но это печальный в своей бесполезности порыв. Лес провожает весну, которая в свою очередь старается проводить в долгий путь зиму, но обе они грызутся между собой в порыве остаться здесь подольше. Здесь и там всё ещё грязными неровными сугробами лежит снег, там, где набирающее постепенно силу солнце не может пробиться сквозь верхушки деревьев. В остальных местах оно растопило уже остатки зимы своими греющими лучами, создав целые моря из грязи. Анаис энергично пылает ненавистью к весне, каждый год, исправно, едва лишь ей стоит одним утром открыть глаза и впервые увидеть, как тепло проредило белоснежный настил.
Несмотря на то, что она только что поела (что решало обычно практически все проблемы), у неё поистине скверный настрой, и к предстоящему патрулю Анаис питает смешанные чувства. С одной стороны, ей хочется уйти в лес и расслабиться в его глубине, вдохнуть прохладный воздух полной грудью и дать себя приласкать матери-природе, но с другой стороны… ей не хочется абсолютно ничего. Анаис никогда не нравилась неопределённость, даже такая, каковую она создавала себе сама, но одно ей было ясно точно: патруль являлся её обязанностью, которую необходимо было выполнить вне зависимости от её к этому отношения. Это была не самая утешающая мысль, но порой Анаис находила комфорт в достаточно странных – по крайней мере, для других – вещах.

Несколько долгих мгновений она тешит себя мыслью отправиться в патруль в одиночку. Глупо, безрассудно и, вне всяких сомнений, в конце концов наказуемо. А вдруг…
Но «вдруг» не бывает. Ну же, Анаис, где затерялась твоя рациональность? С каких пор ты поддаёшься изменчивым чувствам так легко, позволяешь себе без сопротивления тонуть в лёгкой хандре межсезонья?
С некоторым сожалением она отбрасывает запретный плод прочь. И отправляется искать того, кто будет столь любезен пойти с ней.

Как в итоге её помощником становится Бурелом, она, всё силящаяся наконец-то выбраться уже из хитросплетения собственных мыслей, не понимает до сих пор. Даже сейчас, когда они идут уже по границе, огибая деревья, и Анаис обходит стволы так, чтобы каждый раз она оказывалась с ним порознь. Она пропадает в себе то и дело, размышляя то об одном, то о другом, и совершенно теряет связь с реальностью. Конечно, в памяти отпечатывается, как Граб неловко улыбается в ответ на её просьбу и заговаривает о своём недомогании, но потом… потом… Анаис задумывается о недугах, о ранениях и травмах, с холодящим ужасом вспоминает про нежить, посыпает мысленно голову пеплом за несбывшиеся, к счастью, мечты об одинокой прогулке. Кивает до победного конца в ответ на сыплющиеся слова понимающе и самую малость рассеянно, толком не вслушиваясь в то, что говорят. Или кто говорит.
И тут вдруг, когда беспрестанно работающий разум милостиво даёт ей очнуться, она смотрит по-новому на Бурелома и озадаченно хлопает глазами, но смиряется с этим достаточно быстро. По сути, уверяет Анаис саму себя, ей нет никакой разницы, с кем из волков идти в патруль.
Разумеется, если только она может быть в них уверена.
Она, непременно, может. Или… хочет того. Нет, поразмыслив, заключает она, Бурелом не из тех, кто мог бы неожиданно оказаться предателем. Для замысла подобного он слишком глуп, для участия в чужом замысле он слишком очевиден. Анаис кидает на него прямой взгляд, видит, как Бурелом расплывается мгновенно в доброжелательной улыбке. Отворачивается. Боковым зрением отмечает, как он слегка поникает. Каково это – вести настолько простую жизнь, когда каждая твоя эмоция написана у тебя на морде? Совершенно бессознательно, выходит.
Интересно, как часто ему доставалось от брата с сестрой с гораздо более крутыми характерами? Анаис знает обоих чересчур хорошо и так же чересчур не переваривает на дух. Они всегда чувствовали это – впрочем, своё отношение она особо не скрывала – и, может быть, именно поэтому пробовали в своё время к ней цепляться. Внутри у неё всё кипело и бурлило, но брат с сестрой, кажется, так и не смогли додуматься до истинной причины её возмущения. Бурелом был совершенно другой, отличный от них, даже в лучшую сторону. В нём можно было усмотреть приятное глазу подобие волка, однако цепкое внимание Анаис слишком часто подмечало в нём до омерзения собачьи повадки, засевшие в нём накрепко, в самой крови. И когда ей совершенно это осточертело, она перестала замечать его вовсе.
Теперь они идут друг с другом наравне, охраняя свою стаю – единственное, что есть у них общего.